Металлургия и паразитизм

Развитие металлургической отрасли и бушующие в обществе исторические процессы неизбежно приводят многих наших читателей к мысли, что мы стоим на пороге серьезных перемен.

Металлургия в нашей стране была отражением запроса народного хозяйства на металл, даже в условиях частной собственности на металлургические активы.

С древних времен известна эмпирически выведенная закономерность о том, что ни одно общество, которое располагает развитой металлургией, никогда не было завоевано на хоть сколько-нибудь исторически долгий срок. И напротив, не столь уже бедная, но не имеющая своей черной металлургии в XIX веке Османская империя стала «больным человеком Европы» и объектом для раздела между разными блоками государств, а при создателе османской цветной металлургии Сулеймане Великолепном не было противника, способного ее победить. Пока в испанской империи были медные активы Фуггеров и голландская металлургия, над ней «не заходило солнце», но без своей стали даже с перуанским серебром и американским золотом она стала представлять всего лишь «испанское наследство» для внешних игроков. При основании колоний в Северной Америки правительство Англии всячески препятствовало созданию металлургических производств на зависимых территориях, а царское правительство в потенциально сепаратистских регионах, даже богатых рудами, совсем не стремилось строить заводы. За металлургические Эльзас и Лотарингию, Фландрию и Силезию шли европейские войны с давних времен. Голландские эмигранты – металлурги сделали Швецию на исторически короткое время первейшей военной державой Северной Европы, а столетием позже сделанное Демидовыми русское оружие вывело нашу страну в ряды первоклассных государств. Финские чугунолитейные заводы существуют с XVII века, но при шведском правлении они не имели лицензии на производство оружия. Независимость современной Финляндии обеспечена в немалой степени успехами горно-металлургического комплекса – Rautaruukki, Metso Outotec, Outokumpu, Fiskars, Wärtsilä, Kuusakoski были во многом основаны еще до 1918 года. Люксембургу приносит основной доход финансовые операции, но великий герцог любыми путями сохраняет работающий со Средних Веков местный металлургический завод, обладающий, среди прочего, эксклюзивными правами на производство шпунта Ларсена. Хотя армия Люксембурга совсем крошечная, но никто из более сильных стран так и не смог присоединить герцогство к себе. Даже в XIX веке единственная африканская страна Эфиопия сохранила независимость еще и потому, что располагала кадрами металлургов – многочисленных эфиопских иудеев-кузнецов, которые смогли освоить использование и ремонт современного оружия, и помогли победить итальянскую армию при Адуа. Их потомки сейчас служат в современной Армии обороны Израиля. Жившие в то же время и не далеко ушедшие от эфиопов по развитию американские индейцы тоже имели огнестрельное оружие, но ни металлургов, ни кузнецов у них не было и зачастую даже мелкие поломки приводили к тому, что воины могли полагаться только на луки и стрелы. Разгром индейских протогосударств стал закономерен.

При движении западноевропейских орденов на Восток рыцари достаточно легко наносили поражения племенам леттов, ливов, пруссов и эстов и только на границе Новгорода Drang nach Osten как то заканчивался. Почему так получалось?

Примерно в 300 километрах к востоку от Новгорода была Устюжна Железнопольская – тогдашний центр производства металлических изделий. Крестьянская железоделательная промышленность Устюжны была основана на уникальных технологиях переработки бедных железных руд, позволяющих выплавлять железо при температурах несколько ниже температуры его плавления. Это открытие древности в средние века было отработано до совершенства крестьянскими металлургами – домниками и кузнецами, занимающимися «рудяным промыслом». Они делали высокого качества ножи, топоры и иной инструмент и оружие. Племена балтийских народов были храбры, но вооружится им было нечем: драться малым количеством импортных мечей,  деревянными щитами и копьями с костяным наконечником против закованных в немецкое железо крестоносцев особо не получалось. А славянские племена восточнее Чудского озера в достаточном количестве Устюжна железнопольская снабжала потребным количеством оружия, хотя самые богатые дружинники и князья все же покупали импортное. Что характерно, и последователи Чингисхана остановились примерно в 300 километрах от этого места – не тянуло их на сражения со снабженным в изобилии металлическим оружием дружинами. Арсенал древнерусской свободы позволил удержать независимость Северо-Западной Руси, а вот Киевская Русь была разгромлена начисто – с голой грудью много не навоюешь, до успехов движения Femen еще много веков пройти должно. Даниил Галицкий сидел рядом с чешским железом и ему было чем бить степных завоевателей, но остальные околокиевские княжества не имели возможности достойно вооружить массу жителей. На будущую украинскую территорию приходила очередная руина.

В наши дни Устюжна – районный центр на юго-западе Вологодской области с весьма небогатым населением около 8 тысяч человек. Для сравнения: их коллеги в Люксембурге, сопоставимые по объемам производства в XVI веке, живут куда зажиточнее. Что же произошло с успешным в средневековье металлургическим центром?

Секрет успеха металлургов Устюжны был в сочетании территории и технологии. Цитируем по crustgroup:

«В литовском поучении конца XIV века всё ещё сказано: «Кузнец должен следить за жаром, и если состав приобретает ярко-соломенный цвет (это всего лишь 1100°С), то нужно остудить горн, ибо этот цвет — признак перегрева сырья. Нельзя поднимать температуру выше красно-желтого цвета (а это всего лишь 900°С) сырья». Почему? Почему в Московской земле печи разжигали всё жарче и жарче, а в Великом Княжестве Литовском печь боялись раскочегарить выше магической точки в 900°С, за которой, собственно говоря, и начиналась основная отдача от плавки железа?

Всё дело было в географии. И лес, и болота, и связанные с ними болотная руда и качественный древесный уголь — это, в конечном счёте — территория.

Больше печь — больше надо руды, чтобы загрузить её под завязку. Больше руды — больше болот вокруг. Больше руды — больше надо угля, чтобы превратить руду во что-то путное. Больше угля — больше леса. Больше леса — больше угольных печей. Больше угольных печей — больше территории, на которой надо собрать лес. Больше собрали леса — больше полей под рожь. в случае присутствия металлургического центра на Руси картинка становится гораздо более целостной.

Образуется поселение, оно ведет подсечно-огневое земледелие, которое, как известно, гораздо эффективнее обычного травопольного севооборота. Срубленные деревья — сначала что попадется, а потом почти исключительно березы, дающие, кроме всего, качественный древесный уголь — используются для металлургического производства. И самообеспечение едой, и производство конкурентоспособной продукции идёт нога в ногу. Население растет, ему становится тесно в рамках существующего поселения — рядом сразу же образуется новая община с теми же технологиями — благо болот и лесов на Руси полным-полно.

А вот в Великом Княжестве Литовском ситуация иная.

Полесские болота далеко на юге. Леса есть, но их поменьше. С запада — море и псы-рыцари, с востока — Русь, которая умеет плавить и ковать металл не хуже Литвы. Тут уж поневоле задумаешься — стоит ли разжигать печь по-полной — или лучше тихонечко плавить крицу с минимальными потерями металла в шлак, а потом ковать-ковать-ковать кричную болванку в мягкое, чистое железо. Ведь любой прорыв в развитии происходит  именно так. Сначала ты бежишь без всякой надежды по полочке возле критической точки или по начальному участку S-кривой, беспрерывно вкладывая силы в будущий Прорыв, а потом, вдруг, за магической температурой в 900°С получаешь «всё и сразу»: Сталь. Оружие. Хлеб. Империю.»

Первая волна древнерусской металлургии выполнила свою задачу – фосфористая сталь из болотных руд была похуже шведской, но избыток топлива делал возможным ее производство в массовом количестве, позволяя вооружить большие массы населения. Пока Русское государство билось со степняками, этот принцип был успешен, но вот в Ливонской войне столкновение с армиями Запада приводило к поражению. Швеция столкнулась с той же проблемой гораздо раньше и начала решать ее методом трансфера технологий.

Король Швеции Густав Адольф настойчиво приглашал в Швецию голландских капиталистов, им сдавались в аренду рудные месторождения, шахты, горные заводы и зачастую давались монопольные права на производство и вывоз железа и меди. В 1618 году крупнейший голландский финансист Луи де Геер при посредничестве горного инженера Вильяма Беше взял в аренду железные рудники Финспанга; с этого времени началось быстрое техническое перевооружение шведской металлургии. Из крупнейшего металлургического центра Европы, Льежа, были выписаны сотни мастеров, которые строили большие «французские» домны и вводили «валлонскую» ковку. Мощные воздуходувные устройства новых домен работали от водяных колес, и производительность увеличилась в два раза – до 2,2 тонны чугуна в сутки.

Одновременно другой голландский промышленник, Гуверт Силентц, модернизировал медные рудники и заводы Фалуна, обеспечив резкое улучшение качества медного литья. Вводимая в металлургии новая технология требовала очень больших капиталовложений и ее внедрение было невозможно без привлечения иностранных капиталов и иностранных специалистов.

Голландские промышленники строили горные заводы в расчёте на собственную прибыль: они получали её за счет вывоза шведского металла и выкованного из него оружия. Король получал свою долю прибыли в виде пошлин с экспорта – однако вскоре выяснилось, что выгода государства заключается не только в пошлинах. Улучшение качества литья послужило толчком к быстрым и решительным переменам в военном деле, к тому впечатляющему процессу, который получил название военной революции. шведские литейщики продолжали совершенствовать своё искусство, и к середине XVII века на заводах де Геера научились отливать легкие чугунные пушки. Эти 4-фунтовые орудия имели более толстые стенки ствола и весили 16–19 пудов; чугунные пушки могли стрелять ядрами, однако для их перевозки требовалась запряжка из двух лошадей, и они были менее мобильными. Но чугунные пушки были в 10 раз дешевле медных, и де Геер мог отливать в год тысячи таких пушек. Швеция стала великой артиллерийской державой.

Столкнувшись со шведской армией, правительство Михаила Федоровича решило перевооружить армию. Кузнецам Устюжны пошли заказы на изготовление огнестрельного оружия:  В сентябре 1613 г. в город прибыл стрелецкий сотник Борис Торжеев. Ему предстояло выполнить государственный заказ — изготовить 300 самопалов определенного образца — «з замки и с ложи, ствол 6 пядей с замки на свитское дело, ложи по жегульски». Б. Торжеев должен был договориться с посадскими кузнецами ковать пищали «дешевою устюженскою ценою» за «дело и за железо». По взаимному согласию, цену своей работы и сырья кузнецы определили в 60 алтын — 1 рубль 80 копеек за один самопал.. По этой цене кузнецы к началу 1614 г. сделали 68 пищалей, но денег полностью за них не получили и отказались ковать остальные пищали. Воевода П. И. Загряжский выдал Б. Торжееву на оплату самопалов только 70 руб. Позже, в марте 1614 г., вместо Б. Торжнева, был прислан другой стрелецкий сотник Василий Лабутин.

Вместе с В. Лабутиным, пришло новое распоряжение о том, чтобы кузнецам, которые делали пищали по 60 алтын, зачесть их по 1 рублю, «а за достальные деньги велеть им (кузнецам) доделывать пищали». По мнению правительства, «на Устюжне кузнецы воруют, не хотят нам служить, за пищали по 60 алтын имали», в то время как в Москве, где железо и уголь были дороже чем в Устюжне, готовая пищаль стоила 25 алтын (75 копеек), а в Туле — 20 алтын с гривною (70 копеек). Воеводе И. С. Урусову и сотнику В. Лабутину строго было наказано больше 1 рубля за пищаль не давать. Из них, 31 алтын (93 копейки) платить кузнецам за ствол с замком и 2 алтына 2 деньги (7 копеек) — станошникам за ложу. Ранее выплаченные кузнецам деньги, сверх 1 руб. за каждый самопал, было велено зачесть за новые самопалы. Кузнецы отказались от такой оплаты, мотивируя свое решение тем, что они не казенные, а посадские, тяглые, и отказались доделывать оставшиеся пищали.

Тем не менее, 10 марта 1614 г., воевода выдал кузнецам очередные деньги на «пищальное дело» — 22 рубля, на 22 самопала из расчета новой цены. Кузнецы же поступили по своему. За эти деньги они сковали только 17, «а достальные 5 пищалей з замками не принесли». В. Лабутин хотел поставить кузнецов на правеж и послал по них стрельца Ратманка Васильева. Но, видимо, такого рода производственные взаимоотношения были еще для посадский ремесленников непривычны. Кузнецы — «Милютка Свешников, Вихорко Богомолов, Онтипко Михайлов, Гаврилко Ондреев, Морозко Михайлов, тово Ратманка били и пищалей не дали и наказу не послушали, на правеж не пошли». Более того, кузнецы «скопясь … со многими посадцкими людьми» побили самого В. Лабутина, «подшибли глаз и однорядку ободрали».  За 1,8 рублей за пищаль они работать соглашались, а за тульские 70 копеек за пищаль как то нет. Заметим, что тульские кузнецы вообще не платили налогов и правительство накладывало повинности на окрестных жителей в отношении подвоза дров и руды, тогда как устюженским приходилось все покупать за деньги.

Ограниченным ресурсом было рабочее время квалифицированных кузнецов, которое они не хотели тратить на дешевые заказы. И потому Устюжна перешла на изготовление ядер – для этого не требуется высокой квалификации и подмастерья из отходов чугуна и шлака с превеликим усердием начали снабжать армию ядрами, увеличив их производство с 12 тысяч штук в 1627 году до 330 тысяч штук в 1632 году.

В Туле была иная ситуация: Туле центром металлопромышленности была казенная Кузнецкая слобода, основанная указом царя Федора Иоанновича 1595 года. Часть посадских была собрана в особой слободе за Упой и освобождена от посадского тягла. Взамен казенные оружейники должны были изготавливать по низким ценам оружие для казны. В середине ХVII века 89 тульских оружейников числились в так называемых «железного дела промышленниках», владевших «ручными железными заводами», то есть мастерскими с сыродутными горнами для получения железных криц. Следы такой деятельности находились при археологических исследованиях Кузнецкой слободы. Полученные оружейниками привилегии притягивали посадских кузнецов. Оставшимся это не могло нравиться, ведь тягло сохранялось прежним и ложилось дополнительным бременем для всех. Начались долгие тяжбы между посадскими и казенными кузнецами, растянувшиеся на целое столетие.

Но главная проблема была в консервативных технологиях Устюжны. Для примера 75 пудов устюженских ядер обошлись в 75 рублей или по 60 копеек за пуд ядер из кричного железа. Внедряемая в Туле иностранная технология доменного производства сделала настоящий прорыв в себестоимости. Себестоимость русского чугуна не превышала 7 копеек за пуд, ядра – 11 копеек за пуд, пушки – 13 коп. за пуд, связное железо — 32 коп. за пуд. Высота тульских печей была три с половиной сажени или 7,5 метра. Для сравнения, в Бельгии (например, в Льеже) в то время самая высокая печь имела высоту 6,5 м, высота шведских и немецких печей не превышала 5-6 м, и давали они в сутки от 36 до 55 пудов чугуна, в два раза меньше тульских.

На выплавку одной тонны чугуна у нас расходовалось 2 т руды и 3 т угля, тогда как шведские домны потребляли на тонну чугуна не менее 3,5 – 4,2 т угля, а некоторые немецкие – свыше 6 тонн. По числу занятых наемных рабочих – свыше ста, и сложной кооперации их труда Городищенские заводы 1637 года обладали признаками крупной капиталистической мануфактуры с весьма передовой для того времени техникой. На них уже применялись довольно сложные машины и  частичная механизация труда.

В частности, дутье в доменную печь производилось мехами, работающими от водной энергии. От водной энергии работали расковочные молоты, три сверлильных станка для сверления пушек, один шлифовальный круг, механическая пила, два подъемных механизма для подъема пушек после отливки из чана и подъема пушек на сверло.

Пять водяных колес общей мощностью более 50 лошадиных сил на сотню постоянных рабочих – это тоже незаурядный показатель механизации труда для того времени. Наличие крепостных рабов, бесплатно доставлявших уголь и руду (это как если бы лом на современные заводы привозили бы бесплатно) и передового иностранного опыта обеспечивало заводчикам беспримерные нормы рентабельности и прибыль более 10 тысяч рублей в год. Затраты на строительство Городищенских заводов составили около 50 тысяч рублей. Таким образом, норма прибыли превышала 200 процентов на капитал, а по отношению к себестоимости рентабельность составляла 250 процентов.

Почему же устюженские кузнецы не стали развивать технологии и перенимать доменные производства? Монополия однако – по условиям соглашения с Марселисом никому более таких заводов 20 лет подряд строить не разрешалось. При Петре I с момента ввода уведомительного порядка строительства металлургических заводов число желающих прорваться в металлургические олигархи выросло многократным образом!

Одной из проблем тогдашнего кузнечного бизнеса был уход от высокой стоимости активов. Каждая домна облагалась налогом от 25 до 40 копеек в год и построить завод означало в большинстве случаев увеличение налогово-фискального бремени, если не было особой льготы государства и решения вопроса с льготным доступом к руде и рабочей силой из крепостных. Тогда как увеличение такого же бремени на семью с низкими активами (примитивная кузница) породит их бегство в Сибирь или за границу. В силу данного обстоятельства многие семьи кузнецов не стали промышленниками, этот процесс хорошо описан у Алексея Толстого:

— Вот он мне, значит, и говорит, — вытерев пот тылом ладони, продолжал кузнец: — «Слышал ли ты, Кондратий Воробьев, про тульского кузнеца Никиту Демидова? У него сегодня на Урале и заводы свои, и рудники свои, и мужики к нему приписаны, и хоромы у него богаче моих, а ведь начал вроде тебя с пустяков… Пора бы и тебе подумать о большом деле, не век у проезжей дороги лошадей ковать… Денег нет на устройство, — хоть и у меня туго с деньжонками, — дам. Ставь оружейный завод в Москве, а лучше — ставь в Питербурге… Там — рай…» И так он мне все хорошо рассказал, — смотрю — смущает меня, смущает… Ох, отвечаю ему, ваше величество, Петр Алексеевич, живем мы у проезжей дороги знатно как весело… Родитель наш говаривал: «Блин — не клин, брюхо не расколет, — ешь сытно, спи крепко, работай дружно…» По его завету мы и поступаем… Всего у нас вдоволь. Осенью наварим браги, такой крепкой — обруча на бочках трещат, да и выпьем твое, государь, здоровье. Нарядные рукавицы наденем, выдем на улицу — на кулачки и позабавимся… Не хочется отсюда уходить. Так я ему ответил. А он как осерчает. «Хуже, говорит, не мог ты мне ответить, Кондратий Воробьев. Кто всем доволен да не хочет хорошее на лучшее менять, тому — все потерять. Ах, говорит, когда же вы, дьяволы ленивые, это поймете?..» Загадал мне загадку…

Кузнец замолчал, нахмурился, потупился. Он покачал головой, усмехнулся про себя:

— Так-то он всех и мутит… Ишь ты, это мы-то ленивые? А выходит, что — ленивые. —

Почему же голландские купцы не боялись инвестировать и создавать высокоприбыльный металлургический актив? Образно говоря, у них была хорошая «крыша» — за арестованного купца вписывалось голландское и датское правительства, от которых зависело поступление высокотехнологичного оружия в страну. За устюженских кузнецов не вписался никто. Позднее звезда Демидова взошла потому, что на тот момент государству очень уж нужно было оружие и «курощать» шедшего к успеху тульского кузнеца было уж очень не выгодно. Абзацем выше царь как раз и предлагает «крышу» показавшемуся ему ценным главу семейства кузнецов, предлагая ему симбиоз промышленности и государства.

Симбиоз — это взаимовыгодный обмен между двумя сущностями. В то время как паразитизм — это односторонние отношения, при которых одна из сторон (паразит) получает лишь выгоду, в то время как другая сторона данного процесса (хозяин) терпит лишь реальные убытки. В ситуации развития черной металлургии Тулы власти пошли на симбиоз, пойдя навстречу интересам промышленников и получив дешевые пищали по 70 копеек. В отношении же металлургов Устюжны власти изначально придерживались стратегии паразитизма, решив уплатить всего лишь рубль вместо требуемых кузнецами 1,8 рубля, причем в этот рубль входили еще и налоги, от которых их не освобождали. Условной себестоимостью, при которой выполнение заказа на изготовление ружей было бы хоть сколько-нибудь не убыточно,  была цена в 1,3 рубля за пищаль. Как результат, власти остались без ружей, и лишились квалифицированных кадров металлургического комплекса, разбежавшихся по деревенским кузницам и утративших высокую квалификацию под частушку: «хочешь сей, а хочешь куй, все равно получишь штраф». Условную цену господдержки инноваций времен Алексея Михайловича можно определить в 60 копеек за пищаль, или примерно 50% от цены изделия. В переводе на современные реалии, это как если бы предложить иностранному предпринимателю  перенести в страну  инновационное производство беспилотников, выделяя на них титана по весу беспилотника и еще столько же бесплатно за счет казны, и разрешая экспортировать излишки титана в чушках или в изделиях, а также предоставлять бесплатно помещения, потребное количество электричества и нужное количество заключенных из ближайшей колонии для низкоквалифицированной работы. Взамен гипотетический Байрактар должен выдавать казне планируемое количество летательных аппаратов и экспортировать излишки куда захочет.

Неужели все дело было в географии, и Тулу как то особенно любили, а Устюжну нет? Вовсе не так – боярская верхушка была не прочь попаразитировать и на голландцах: в 1647 году Тульские заводы царским указом были конфискованы и переданы в управление боярину Г. Г. Пушкину. Приход команды «паразитов» на кормление на ранее успешное предприятие понятным образом отразился на эффективности его работы: заводы начали хиреть со сказочной быстротой, иностранные специалисты разбежались — и уже в сентябре 1648 года царь новой жалованной грамотой вернул активы Марселису и Аккеме сроком на 20 лет. Понятно, что этой победе предшествовала борьба с привлечением всех доступных ресурсов. И если Виниус при этом старался задействовать в большей степени местные каналы, то его противники прибегли к международной поддержке: за Марселиса ходатайствовал датский король, а за Аккему – правительство Голландии. В общем правильная «крыша» в условиях боярского паразитизма решает все!

Теперь мы знаем секрет почему Устюжна не Люксембург: герцог сумел сильно уменьшить паразитизм элит и работа металлургического завода в центре Европы была на принципах симбиоза.

Зачем так глубоко погружаться в историю и как она связана с сегодняшним днем? Замените «ядра и пищали» на «арматуру для государственных строек», и получите через 400 лет всю ту же ситуацию в металлургии страны.